– Ну, гляди, – уступила Фетиса. – Дело твоё…

Городок, убранный свежим снегом, полыхал на раннем солнце кумачом лозунгов. Каждый второй из них гласил: «Да здравствует ХХIV годовщина Великой Октябрьской социалистической революции!»

«Двадцать четвёртая, – думала Мария, шагая Володарской, главной улицей города Татарска. – Настанет ли она теперь, моя ровесница – двадцать пятая? Да и надо ли? Всё равно поголовно всех счастливыми не сделать… Да уж! Сколько шавку ни стриги подо льва, всё жмётся до хозяйского подола… Может, хоть мужики настоящие появятся… А то наши-то… Поразвесят красных тряпок и скачут… Дикари чёртовы!»

Мария из руки в руку перекинула дорожную сумку и стала размышлять дальше:

«Доскачетесь… Покажет вам немец праздник покраснее этого… А я не буду Марией, если сегодня же не облапошу аптекаря, а с его помощью и гостей…»

Из примет и случайностей у Марии давно сложилось мнение, что аптекарь Борис Михайлович появляется на улицах Татарска только для того, чтобы увидеть её, Марию. Она же всегда представляла его (был бы он поближе) не иначе как белым плюшевым медведем…

Теперь же, подходя к аптеке, она представлением своим утонула в его мягком тепле настолько, что, коснувшись чего-то щекой, не отстранилась, только повела томным глазом и увидела перед собою морду одноглазой чубарой лошади, которая фыркнула и спросила её, пошевелив толстыми губами:

– Милая, куды ж тебя несёт?

Мария отпрянула. Рядом с кобылой увидела старика, похожего на Деда Мороза. Он хитро улыбался и продолжал говорить:

– Такой красавице да с моей Сонькой целоваться. Дай-ка лучше я тебя расцалую.

– Пень трухлявый! – огрызнулась она. – Раскорячился по всей дороге…

Дед засмеялся, а Мария обнаружила, что стоит она против аптеки, над входом которой полощется на ветру красный флаг.

Взойдя на высокое крыльцо кирпичного особняка, Мария обернулась: старик, прихрамывая, оправлял в плетёной кошеве меховую полость, прикрывая ею заднее сиденье.

«Ещё один колченогий, – подумалось ей. – Вся, бл… Россия хром да калека – нет доброго человека…»

Чистая, в зеркальных полочках аптека была свободна от посетителей. Две белые двери по обеим сторонам застеклённой лицевой стены таили позадь себя глубину аптекарского дома. За прилавком собственной персоной стоял хозяин аптеки Борис Михайлович.

При виде вошедшей он медленно всплеснул руками, губы его образовали жирный полумесяц, лежащий на спине с задранными ножками.

– Господи Боже ж мой! – воздев глаза к потолку, произнёс он так, словно Создатель квартировал у него на чердаке. – Имею ли я возможность верить своим глазам?!

Будь провизор юным кобельком, он наверняка рванулся бы облизывать вошедшую. Но в нём уже состоялся тот возраст, который приходилось уважать, и в первую очередь самому хозяину.

Не потому ли, сдвоенный отражением застеклённого прилавка, он показался Марии хотя и карточным, а всё же королём? Однако из-за прилавка выдвинулся ей навстречу этакий белый, щедро лепленный снеговик, вознесённый на пару тёмных конусов, называемых штанинами брюк. Из-под них выглядывали бантики шнурков. Эти бантики сразу в глазах Марии развенчали короля. Она протянула аптекарю тыльную сторону ладони, даже не соизволив снять перчатку. При этом ей подумалось: «То ли ты заматерел Борис Михайлович, то ли ещё потолстел?»

– Господи Боже ж мой! – повторил аптекарь, принимая в бархатную свою пригоршню крохотную руку Марии. – Вы думаете, ч-что маму родную мне хотелось бы сильнее видеть, чем вас? Да не-ет же… Без вашей красоты я забыл, ч-что я должен считаться мужчиной. Зачем мне такая жизнь? Фу на неё, да и только.

В разговоре он опирался на звук «ч», как барин на ореховую трость. А междометие «фу» напомнило Марии кривую лошадь. Однако оба аптекарских глаза были на месте, и Мария увидела в их глубине отражение своего лица, свежесть которого была примята беспокойной ночью. Потому она поторопилась объяснить:

– Я только что с вокзала.

– Ка-ак! И сразу ко мне?! – восхитился и озаботился аптекарь. – Ч-что, нужда какая имеется?

– Соскучилась, – наклонив голову, увильнула Мария от прямого ответа.

Губы Бориса Михайлова загнулись ухватом. Послышался ласковый стон:

– Ах, озорница! Неужто не забыла бедного провизора?

«Идиот! Что ты для меня сделал, чтобы так уж и не забывать о тебе?» – подумала Мария, но на всякий случай опустила ресницы. Аптекарь понял это по-своему: мягким мизинчиком он приподнял её лицо, чуть слышно произнёс: «Благодарю» – и коснулся тёплыми губами её щеки.

«Как раз туда, куда кобыла…» – подумала Мария и тихо засмеялась.

Смех ободрил Бориса Михайловича, он приложился к её лицу подольше и покрепче… но кто-то заговорил за одной из белых дверей. Аптекарь отлип от её щеки, повлёк Марию за другую дверь, нашёптывая:

– Не пугайся, Мусинька, у меня никто красавиц не кушает…

За белой дверью оказалась абсолютно белая комната. За белой ширмою – белая вешалка, зеркало, умывальник. И внутренняя белая дверь, которая вела в глубину обширного особняка, что вмещал в себя и глубину аптеки, и семейные угодья её хозяина…

Пока Мария снимала свою полудошку, оправляла причёску и свитер, Борис Михайлович, отворив эту дверь, заговорил врастяжку:

– Кла-ра-а! Будь хорошей девочкой: попроси Феню приготовить достойный завтрак. У меня теперь нужный человек…

– Кла-ра-а! – погодя, договорил он. – Девочка моя, потом сама пройди в залу. А то у меня имеется очень важное совещание. Ты слышишь?

– Я что? – отозвался голос Клары. – Я когда-нибудь была глухой? Трудись, моё солнышко. Дело есть дело…

Если бы удалось поставить на одни весы эту «девочку» и это «солнышко», то в них двоих оказалось бы не меньше пятнадцати пудов. И почти такой аптекарскую чету Мария помнила с детства.

Самого же Бориса Михайловича она замечала уже тогда, когда пошла в первый класс. От аптеки школа находилась совсем близко; ребята бегали туда покупать мятные таблетки. Машеньке это лакомство часто доставалось даром. А спустя лет семь-восемь Борис Михайлович уже явно выделял вниманием своим Марию среди сверстниц.

Когда же, по окончании десятилетки, она устроилась в кинотеатр буфетчицей, аптекарь как-то летом позволил себе покинуть киносеанс до окончания, чтобы предложить проводить Марию домой. Но её (уже тогда) поджидал на улице ещё вполне здоровый студент Казанского университета Сергей Быстриков – парень, из-за которого она была окутана завистью сверстниц. А для тщеславных умов чужая зависть равна славе. Потому Мария чувствовала себя на щите, который высоко был поднят авторитетом Сергея. И хотя самого «щитоносца» она не больно-то жаловала, однако подпустить аптекаря близко не решилась. Да и он особо не настаивал…